О методике Зайцева
Николай Александрович Зайцев родился в 1939 году в селе Холмы Поддорского района Новгородской области. В семье не только мать и отец, но и сестра матери с мужем — сельские учителя. Нет необходимости преувеличивать роль семьи, духовной, психологической и нравственной обстановки, в которой растет ребенок и которая его формирует. И, как известно, сила такого формирования намного возрастает, когда проявляется целенаправленно и осознанно. Так происходит, и не может не происходить в интеллигентной семье. А сельский учитель старой формации несомненно нес не только в своей профессиональной деятельности, но и в повседневной, обыденной жизни, в своих взаимоотношениях с людьми то, что исторически сконцентрировано в уникальном явлении, называемом русская интеллигенция. И, может быть, неправильно преувеличивать роль и значение семьи в формировании будущего создателя новой методики, кстати, методики обучения чтению, начальной математике, каллиграфии, грамматике русского языка, — но не принимать этого обстоятельства во внимание, наверное, нельзя.
Великая Отечественная война прошлась по семье Зайцевых, как и по тысячам других семей, плугом эвакуации. Тем, кто этого не испытал, пожалуй, словами не объяснить, что это такое. Испытавшим же на себе — объяснять не надо. Но у столь трагичного для любой семьи события, каким является эвакуация, есть одно неизбежное следствие — оно лишает детей детства. Они сразу вынуждены стать взрослыми. И в мирной жизни родители не очень-то могут оградить своего ребенка от жестких, а то и жестоких обстоятельств и влияний, а в военное время — тем более. Несопоставимо тем более! Одно только слово беженецчто значит?! Так что семье Зайцевых, ставших беженцами, все это пришлось испытать в полной мере.
После войны семья уже не вернулась в родные места (село Холмы так и не возродилось), а обосновалась в Ленинграде, где в 1956 году 17-летний Николай Зайцев окончил школу.
Два года работает шлифовщиком и формовщиком, что также не могло не сказаться на его духовном и нравственном формировании. И тот факт, что в 1958 году, через два года после окончания школы, он поступает в педагогический институт им.Герцена на филологический факультет (русский язык, литература и английский язык) несомненно свидетельствует о том, что у парня было стремление не только стать образованным человеком, но и продолжить дело своей семьи. Эстафетная палочка учительствования как своего жизненного предназначения была уже 19-летним Николаем Зайцевым поднята и понесена в будущее.
Причем, он не отложил, как это делает большинство студентов, своей осознаваемой миссии до завершения учебы в вузе. Уже с первых дней обучения он параллельно начинает работать (обратите внимание — где!) воспитателем в детском доме, в колонии для малолетних правонарушителей, в интернате для умственно отсталых. В местах, где человек либо черствеет, либо, наоборот, начинает воспринимать судьбу этих детей всем сердцем. Старательность, стремление как можно лучше выполнить любое дело, исполнительность и творческая самостоятельность, проявляемые во всем, за что брался студент Зайцев, не остались незамеченными.
И в 1963 году пятикурсник Николай Зайцев направляется переводчиком в Индонезию с параллельным исполнением обязанностей преподавателя русского языка.
Так получилось, что с первых же шагов самостоятельной работы ему пришлось решать три необходимые, но, очевидно, разные задачи, и думаю, что именно это обстоятельство во многом, если не во всем, способствовало формированию его потенциальной готовности к решению той единственной проблемы, которая и станет смыслом всей его жизни.
Ему сразу же пришлось:
— быть переводчиком;
— осваивать методику преподавания русского языка для иностранцев (а это совсем не то же самое, что для русских или же говорящих на русском языке);
— изучать индонезийский язык.
И надо думать, что не он один оказался в такой ситуации, когда на первый план выходит слово надо. Вот и старался.
А Николай Зайцев был послан за границу благодаря действительным заслугам, знаниям, инициативе, самостоятельности, а не по родственным или любым другим покровительственным связям. И это — то есть его собственные заслуги и самостоятельность — сыграло, пожалуй, самую основную роль в его творческой судьбе.
Сейчас, когда на книжных развалах никого ничем не удивить, и то не хватает методической литературы. А тогда — в далеком 1963 году — вообще, в принципе ничего не было. Тем более в Индонезии. Пособий по преподаванию русского языка в планах не намечалось, а преподавать-то надо было сейчас, как говорится, не отходя от кассы! Да не кому-нибудь, а группе высших офицеров, среди которых командующий морской пехотой, полковник из штаба армии и более двадцати других офицеров.
Н.А.Зайцев вспоминает: Материалы для занятий приходилось множить на ходу, по 3– 4 раза переписывая через несколько слоев копирки, разложенной между листами бумаги, вычерчивая свои (это слово выделил сам Зайцев, придавая именно ему принципиально значимый смысл – Я.Т.) таблицы по русскому языку, подбирая тексты, переводя слова к ним.
С первых же шагов самостоятельной работы начинающий преподаватель был поставлен перед необходимостью создать то, чего до него не было, решать задачи, которые не могли быть отложены на потом или перепоручены другим людям.
Но основная беда состояла, как ни покажется странным, не в отсутствии методических пособий, которые во что бы то ни стало нужно было создавать самому. А совсем в другом, определявшем самую суть не только имеющихся уже пособий, но даже еще не появившихся. Основная беда, по мнению Зайцева, состояла в сложившемся общем положении с обучением языку, как русскому, так и иностранному. Анализируя опыт обучения, он приходит к выводу: Что русский язык, что английский в условиях традиционного школьного и вузовского преподавания можно освоить только огромным трудом и долгим временем. Поэтому он уже тогда, в самом начале своего творческого пути, потребовавшего от него титанических усилий, стремился определить то, что составляет основную трудность в овладении языком. И пришел к выводу, что это —выявление и раскрытие его структуры. Уже тогда он сумел понять, что не прояснив структуры, не ухватишь суть языка, которая, ВЕРОЯТНО (это была одна из его основных исследовательских идей), всегда заструктурирована. Фундаментальная идея у молодого исследователя возникла не в результате анализа литературных источников, а на основе проблем, порождаемых массовой практикой обучения языку. Причем, столь направленное, по-настоящему исследовательское, обращение к состоянию массовой практики оказалось обусловлено собственной практикой. И это был как раз тот случай, когда отсутствовавший положительный опыт ставил того, кто осознавал недопустимость такого положения, перед необходимостью решать исключительно сложную, почти не разрабатывавшуюся проблему.
Уже сейчас, найдя свои решения целого ряда проблем, Зайцев отмечает: Редкий выпускник факультета русского языка не путается в формах действительного и страдательного залогов, в определении форм кратких, полных причастий, деепричастий. Теоретики (Внимание! — вот типичное для Зайцева проявление отношения к отечественным ученым.), материал этот до студента доводившие, сами никогда не видели выявленной, вычерченной, представленной парадигмы глагольных форм. Не выявлена, не представлена толком система спряжений русских глаголов — и иностранный студент не может освоить ее годами. Многие школьники, студенты, преподаватели сами вычерчивают, желая разобраться, свои таблицы.
И далее Николай Александрович отмечает: С 1956 года, а может быть и раньше, вычерчивал таблицы и я. Запомнилось, что именно после окончания школы, настойчиво и сознательно готовясь к поступлению в вуз, стремился прояснить для себя систему (а может быть отыскать) английских правил чтения. Просмотрел по читальным залам десятки учебников, из двух специально купленных толстых пособий вырезал кусочки, относящиеся к правилам чтения, для того, чтобы расположить их в двух последовательностях: от буквы к звуку и от звука к букве. Оглядываясь назад, восклицаешь: Титаническая работа!
Так он сам оценивает то, что пришлось проделать. И это действительно адекватная проделанной работе оценка.
Зайцев считает, что подобное положение по сей день сохраняется в образовании — что в школе, что в вузе. Ему же решение этой проблемы как бы подсказало то, что он одновременно должен был преподавать русский язык и для тех, для кого он родной, и для иностранцев. И получилось, в очередной раз, что нет худа без добра. Отсутствие узаконенных нормативно принятых методик как бы дало возможность для творческой свободы. И молодой исследователь попытался использовать собственные схемы в обучении. Причем не только в преподавательской деятельности, но и в изучении индонезийского языка.
Так, по мнению Зайцева, возникли его первые материалы по наглядному, системному раскрытию и представлению сути русской фонетики и грамматики.
А так как за рубеж Зайцев был послан еще не закончившим пятилетнего курса обучения студентом, то по возвращении домой он сразу же приступил к написанию дипломной работы, которая, как известно, венчает профессиональную подготовку студента педвуза. И ему, как и положено, определили научного руководителя, и к тому же самой высокой научной квалификации — доктора наук. Но из этого союза ничего хорошего не получилось. Зайцев вспоминает: Через некоторое время показалось, что моя руководительница в том деле, по которому дает советы, ничего не понимает, и я перестал ее посещать, — некогда было: в комнате у меня в три ряда были укреплены доски, на которых я по-разному раскладывал несколько сотен карточек, вычерчивал таблицы. Но когда диплом был написан, произошло то, чего не могло не произойти, несмотря на то, что сам Зайцев ожидал совершенно иного. Нет, он не провалился на защите, ему не поставили неудовлетворительной оценки. Все оказалось намного проще. Его просто к защите диплома не допустили. Да и как могло быть по-другому, ведь в дипломе, призванном продемонстрировать эрудицию будущего преподавателя, должно быть не менее 150–200 страниц, а у Зайцева (нельзя не засмеяться) было всего-навсего 18. Как такое худосочное творение можно было принимать к защите?! И для претендента на диплом все это, естественно, кончилось достаточно печально.
Это ведь в старые, дореволюционные времена от формализма страдали люди, которыми впоследствии гордилась Россия, а у нас, как известно, такая участь постигает только нерадивых.
В конечном итоге, не допущенный к защите выпускник, получает справку об окончании института. Его направляют в г. Выборг, где он в течение года работает учителем английского языка. И, уже не рискуя связывать свое будущее с защитой диплома, сдает, как попроще, все необходимые экзамены. Долгожданный диплом в руках. Наконец-то зависимость от мнения принимающих экзамены кончилась. Можно заняться претворением в жизнь собственных идей. Но где? Жилплощади в Выборге нет (жил в классе, благо школа работала в одну смену) — и Зайцев возвращается в Ленинград. Надо устраиваться на работу. А так как начинающий исследователь уже понял, что такое зависимость от мнения дипломированных специалистов, то место будущей работы должно было соответствовать одному, но важному условию — методической независимости. С такими надеждами Зайцев подает документы для участия в конкурсе на должность преподавателя русского языка для иностранцев на подготовительный факультет Политехнического института. И — к счастью — проходит. Потом скажет: Это было то, о чем мечтал! Чистая методика, язык-то родной знаю! И нашел почти то, что искал. Работать по-своему более или менее давали. Дипломированных специалистов, давивших своими правами и авторитетом, почти не стало. А методика, разработанная учеными-исследователями, широко известными педагогами, так называемыми специалистами, была какой угодно, но чистой не была. Ведь Зайцева не устраивали в ней не какие-то отдельные ошибки или неправильные решения, а чуть не всё целиком. И если бы не явный успех сегодняшнего Зайцева, на семинары которого очень трудно попасть, а ученики и последователи считают его чуть ли не гением, можно было бы по отношению к тому, молодому Зайцеву отнести бессмертные слова И.А.Крылова: Ай, Моська! И дальше по тексту. Но факт остается фактом: начинающего методиста Зайцева не устраивали в действующих методиках и их теоретических обоснованиях не какие-то частности, а всё.
Говоря о своей работе на подготовительном факультете, столь жесткий, безапелляционный в своих оценках Зайцев с благодарностью вспоминает: Там удалось опробовать все, что было сделано, постоянно придумывать и испытывать новое.
Так что в тот период впору было воскликнуть: Да здравствует возможность творить! Как замечательна полная независимость от административного и научного давления, особенно если она приводит личность к столь полной самореализации, если позволяет осуществляться столь значимым целям!
Но Зайцев оказывается способным к развитию и не останавливается на достигнутом. А толчок всему происшедшему в дальнейшем в очередной раз дала сама жизнь.
В присущей ему жесткой манере Зайцев отмечает, что с ним произошло в тот период его жизни. После 19 лет работы на подготовительном факультете иностранцы и их преподаватели настолько надоели, что не могу видеть ни тех, ни других до сих пор. — Писалось это через много лет, в 1995 году! — Интересного в этом деле для меня уже ничего не было, и в 1984 году, чуть-чуть не дослужившись до почетного звания старшего преподавателя, ушел в школу. И как бы подводя смысловой итог сказанному, делает вывод: Главной причиной было то, что уж очень хотелось накопленный материал приложить к школьному преподаванию.
В этой фразе не может не привлечь к себе внимания ничем особым не выделяющееся то. Значит, были и другие причины, кроме желания проверить себя в школе. И одна из них, — выскажу свое, может быть, ошибочное предположение — в том, что в 1984 году Н.А. Зайцеву было уже 45 лет, а он продолжал, не дослужившись чуть-чуть до старшего преподавателя, работать ассистентом. В принципе, абстрактно рассуждая, в этом ничего ни постыдного, ни особенного нет. Должность как должность, ничем не хуже других. А если учесть, что работал он в высшем учебном заведении, то вообще хорошо. Но это, как отмечено, абстрактно рассуждая. А для тех, кто работал в вузе, кто знает не понаслышке о стиле взаимоотношений, основанных на неотступном учете званий и должностей, желание 45-летнего человека уйти с должности ассистента не покажется странным. Наоборот, вызывает недоумение, как такой человек, не обделенный ни талантом, ни самоуважением, мог так долго продержаться на ней.
Как удавалось Зайцеву заставлять себя смиряться — причем, при сколь угодно высокой культуре общения в том учебном коллективе — с официальным непризнанием его преподавательских заслуг, не сразу и поймешь. Ведь сотрудники не могли не видеть, как он относится к своим обязанностям, не говоря уже о его научно-методических открытиях. Этому есть только одно объяснение: Зайцев, отвечая на себе же поставленные вопросы, искал ответы, позволяющие кардинально изменить положение в сложившейся теории и практике обучения русскому языку.
Но его изыски настолько отличались от всего ранее известного, настолько были чужды рядом с ним работающим коллегам, что ни о каком признании с их стороны речи быть не могло. Зачем им было переучиваться? Как могли они хоть на мгновение не то что признать, а даже допустить, что правы не те с мировыми именами известные ученые, чьи взгляды в течение многих лет излагаются студентам, а вот этот самонадеянный, не считающийся с авторитетами нахал и выскочка?
Но Зайцев-то работал не для себя, не для утех собственного самолюбия. И достигаемые его студентами успехи были не выдумкой, не фантазией. И именно это не могло не убеждать его в собственной правоте, в продуктивности его методических решений. И поэтому он не мог в конце концов не понять, что слепота и глухота его коллег являются сознательными. Они не хотят видеть того, что ему удалось сделать!
Осознание того, что место, где ты работаешь, те люди, с кем ты работаешь, тебе бесконечно надоели, не рождается в одночасье. Оно, в отличие от любви, порой возникающей мгновенно, проникает в душу и заполняет ее исподволь, изо дня в день. Невнимание, равнодушие, уколы самолюбия — страшная разрушительная сила! И когда становится больше невмоготу, когда даже любимое дело не может заглушить этой боли, человек взрывается и уходит.
Но вот что очень важно. Изучая сделанное Зайцевым, его жизненный путь, думается, что он позволил себе больше не подавлять в себе эти чувства раздражения, обиды, непроходящей боли только тогда, когда осознал, что его основная задача выполнена и от выполняемой работы он обогащения своей методики больше не добьется. И — обратите внимание — что после 19-летней работы он называет все, что им создано и накоплено материалом и только после этих 19 лет считает для себя возможным перейти в школу. Не просто на другое место работы, а в школу. Ведь там и только там, как ему казалось, можно довести до конца начатое дело.
И вот он в школе проверяет эффективность своей методики. Но у него — что нередко бывает — началось с неудачи. Зайцев отмечает: В школе стал преподавать русский язык в четвертом классе и сразу убедился, что опоздал: ребята уже испорчены дурным преподаванием в начальных классах. Для проверки учебных материалов и идей начал вести кружковую работу по русскому языку в начальных классах и вскоре пришел к выводу: опять опаздываем. И тогда — тайно и бесплатно — с трудом договариваясь с заведующими детских садов ( Не дай бог, в управлении узнают!) стал обучать чтению и математике дошкольников.
Так стихийно, под давлением самой жизни Зайцев пришел туда, где не надо было себя тратить на переучивание и с чего он и должен был начинаться — к дошкольникам.
Безотносительно к оценке методических открытий Зайцева нельзя не отметить огромной значимости его исследовательского жизненного опыта, который мы на каждом шагу игнорируем, но из которого непреложно вытекает: нельзя учить детей по методикам взаимоисключающим друг друга, нельзя детей погружать в смысловое поле, наполненное противоречивыми установками и требованиями.
Мы еще, к несчастью, не до конца осознаем огромную научную значимость этого, такой ценой добытого вывода, и не имея необходимого профессионального воображения, порой не представляем, какую разрушительную силу привносим в жизнь детей, игнорируя сам вывод и вытекающие из него требования.
А то, что именно так и поступаем, убедительно подтверждают факты внедрения в массовую практику новых методик, требующих специальных условий и не допускающих простого смешения с действующими уставами и накопленными учителями и учениками знаниями.
Именно отсюда неизбежные, неустранимые конфликты, возникающие в школах, при использовании в условиях массовой практики методик развивающего обучения. Как это ни странно, но наш же опыт почти ничему нас не учит. Нам по-прежнему, а, может быть, еще сильнее кажется, что учитель и школа могут творчески, т.е. как посчитают нужным, использовать новую методику, чей-то опыт. И что сам факт такого использования зависит только от намерений и желаний самого учителя. Степень совместимости того, что делалось раньше, с тем, что предстоит сделать, не принимается во внимание.
Опыт Зайцева заставил его самого уберечься от этой драматичной ошибки, осознать, как недопустимо ее совершать. И, может быть, вывод, им сделанный, ляжет кирпичом в возводимое всеми нами здание педагогической культуры.
Нельзя не отметить еще одной особенности тогдашнего образования, которая может современному, естественно, молодому учителю и воспитателю показаться непонятной. Речь о той атмосфере полной недозволенности, в которой находилось наше образование. Тем, кто сегодня приходит в школу, пожалуй, не то что трудно, а даже невозможно себе представить, в какой обстановке административного террора находились учителя, стремящиеся работать творчески. И это понимание в данном случае необходимо для того, чтобы хоть сколько-нибудь конкретно понять, какие шаги предпринимал уже немолодой Зайцев, какого они потребовали от него мужества и самоотверженности, чтобы завершить отработку своих материалов в условиях общеобразовательной школы.
Так что мы можем отметить, что путь исследователя-методиста Зайцева в общеобразовательной школе, потребовавший от него 19-летней подготовки и несомненного мужества, начался собственно в 1984 году.
Зайцев в своей методике превыше всего ставит интересы ребенка, отстаивает его право входить в мир знаний с чувством собственной личностной значимости и уверенности в своих силах, порождаемых успехом и испытываемым чувством владения языком, через который и благодаря которому раскрывается этот удивительный мир.